Мне было семь лет, когда наша семья перехала в Ленинград, но родилась в  посёлке Рамонь Воронежской области,  раскинувшемся на высоком берегу реки Воронеж, которая была   жемчужиной лесной Воронежской области. По левому берегу реки расстилается знаменитый Усманский лес, пересекаемый притоком Воронежа – рекой Усмань, по берегам которой в бобровом заповеднике построили свои хатки бобры.

             В детстве нас вывозили на всё лето в Рамонь. Родители иногда устраивали нам пикники – «окно в природу». Рано утром мы вставали и собирались  на целый день в поход. С собой брали еду, удочки, яблоки, молоко и прочую снедь, и всей семьёй шли на речку. Садились в лодку и плыли куда-нибудь далеко по реке Воронеж. Однажды мы поплыли по Усманке. В устье при впадении в Воронеж она совсем узкая, метра два. Берега заросли мятой, очень быстрое течение, и мне показалось, что там мелко: на   дне были видны каждый камешек и каждая травинку. Но когда папа опустил весло в воду, оно скрылось под водой, но дна так и не достало. Глубина там была метров пять. Вот такая чистая вода была в Усманке в то  далёкое время.

          А потом за этой стремниной вдруг открылся плёс, окружённый со всех сторон деревьями, которые отражались в воде. Деревья были высокими с обеих сторон плёса, и их отражения в воде смыкались в центре. Вода казалась тёмной,  почти чёрной, река бездонной, как  на картине Васнецова, где Алёнушка сидит у омута. Даже у самого берега не было видно дна, а сразу начинался обрыв. Ближе к берегу виднелись бобровые  хатки. Чтобы не потревожить бобров, мы развернулись и поплыли назад.

          Наконец,  нашли хорошее место для стоянки лагеря с песчаным берегом, это местечко так и называлось  – Пески. Песок, пологий спуск в воду, слева   подальше росли камыши, за нами был цветущий луг, за ним зеленел лес. Папа и брат взялись за удочки, я пошла поплавать, а мама занялась хозяйственными хлопотами: распаковала корзину со снедью и поставила корчажку с молоком охлаждаться в воду, в тень, поближе к камышам. Наловили рыбу, развели на берегу костёр, сварили уху. К концу обеда захотелось молока. Саша пошёл к камышам, но остановился и замахал нам рукой. У камышей на солнышке лежала, свернувшись клубком, огромная змея.  Я вскрикнула. Змея  моментально развернула свои кольца, и через мгновение полутораметровая лента уже плыла по реке. Это был уж, полакомившийся молоком: корчажка с молоком была пуста,  она лежала на боку рядом с местом, где он почивал. Пришлось нам  вместо молока пить чай. Но чай с дикой мятой и дымком от костра тоже был очень вкусным.                 

               После обеда каждый занимался своим делом. Мама купалась, брат с папой ловили рыбу, я делала себе бусы из кувшинок. Все отдыхали. Было очень тихо, ни ветерка, ни всплеска воды. Тишину иногда нарушали только  маленькие синие стрекозки, кружившиеся над водой.      И вдруг со стороны камышей раздался пронзительный, душераздирающий крик, не крик даже,  а истошный вопль. Все вскочили и побежали к камышам. Это кричала лягушка. Уж, неизвестно откуда появившийся, взметнулся стрелой и в прыжке схватил лягушку за задние лапы.  Он заглатывал её. Живую! Она билась, кричала, но вырваться из его страшной пасти не могла. С каждой секундой она всё глубже и глубже погружалась в его чрево, не переставая кричать.  Это было жутко. Уж, занятый  своей добычей, не обращал на нас никакого внимания. Наконец, голова лягушки исчезла в его пасти, и снова воцарилась  тишина.   Лягушка была большой, уж раздулся  и лениво, не торопясь, уполз в камыши переваривать свою добычу.

             Как давно это было, а вот эта жестокая сцена охоты ужа так и не забылась.

              Рамонь моего детства. Мне было лет пять, у бабушки жил старый кот  Васька, с весьма свободолюбивым и независимым характером, он приходил утром, бабушка его кормила, он прыгал зимой на печку в кухне,  и там целый день спал в тепле, а  к вечеру, предварительно подзаправившись, уходил куда-то до следующего утра. А мне хотелось котёнка, маленького,  пушистого и обязательно трёхцветного. Однажды отец пришёл и сказал мне, что у лесника на кордоне есть такой котёнок, и завтра мы за ним пойдём. Вот была радость! Но идти надо было далеко – километров пять, не меньше.  Я споткнулась в лесу о какой-то корень, упала, разбила коленку… Но трёхшерстный котёнок! Я даже не плакала. А вот позже всплыли в памяти эти впечатления,  и родилось стихотворение.

Я помню тропинку, вилась она лесом.
Отец к леснику меня вёл на кордон.
Смотрела вокруг с детским я интересом:
Дубы шелестели с обеих сторон.

О, эти дубы в три – четыре обхвата,
А детских моих…Их, пожалуй не счесть.
Цветущая пахла над Усманкой мята… 
Хранил лес, казалось, какую-то весть.

И кроны дубов вознеслись в поднебесье,
Сплетались их ветви в причудливый свод,
Звучала малиновки звонкая песня,
А с ветки вспорхнул вдруг хохлатый удод.

Но вот убежала тропинка куда-то.
Дорогу нам дуб- патриарх преградил,
С ним рядом росли молодые два брата
«Туда не ходите! – Мне дуб говорил» (…)

Дубы обошли. Нам открылась полянка,
Берёзки кружили вокруг хоровод.
Старик на крылечке, с ним рядом тальянка,
Трехшерстный на солнышке нежился кот.

Нет, то был не кот, а красивая кошка,
Пушистый комочек с ней рядом лежал.
Взяв на руки, с ним поиграла немножко,
И эту пушинку лесник мне отдал. 

А домик его, иль скорее сторожка,
На сваях высоких построен он был.
Как в сказке – избушка стоит, курьи ножки,
Дымок из трубы чуть заметно дымил.

Мы выпили чаю, он с дикой был мятой,
В нем пахла душица, смородины лист…
В мир детства уносится память с отрадой,
Мир детства с дубравами! Как он был чист! 

Эта кошечка много лет жила у бабушки, к каждым каникулам радуя меня красивыми котятами.

             Рамонь, имение принцессы Ольденбургской. Деревянный дворец принцессы не сохранился, а дворец принца из красного кирпича на высоком правом берегу с фонтаном, мраморной лестницей – спуском с холма – и таинственным гротом с фонтанчиком в виде дракона, изрыгающим из своей пасти струю воды, ажурным мостиком над шоссейной дорогой, соединявшим дворцовую территорию  с «Уютным» двухэтажным деревянным домом  на соседнем холме для  обслуги дворца,  до сих пор радует взгляд жителей и  гостей Рамони. По приказу принцессы на соседних холмах был разбит парк, посажены три липовые аллеи. Этот парк одичал, превратился в настоящий лес с зарослями крапивы высотой в метр, со сладкой  продолговатой лесной ярко красной земляникой, растущей на склонах холмов, и попадающейся иногда крупной круглой клубникой на самом верху холма. Под холмами вьётся улица, а за полоской огородов лежит  заливной луг. В июне, когда он ещё не скошен, в траве пробиваются  к солнцу цветы, синеют медуница и колокольчики,  благоухает, источая медовый аромат таволга, над которой жужжат и вьются шмели и пчёлы.  Высокая трава щекочет ноги, а за куртинкой из осинника, наконец, открываетсяся берег реки со склонившимися над ней вековыми вётлами. Быстренько разбежаться и нырнуть в глубину. Здесь река  изгибается, почти под прямым углом. «Колено» так называется это местечко с золотистым  песчаным пляжем под вётлами на левом берегу.  А за ним  луг,  где пастух пасёт стадо коров (во времена моего детства и юности ещё были коровы у жителей Рамони),  и лес… Лиственный лес: дубы, берёзы, ясени, вязы, липы…

         А если подняться вверх по реке, выйти к самому высокому песчаному холму  –  «горе׳», как называют его рамонцы, –  то оттуда открывается вид на затон и старицу –  старое русло реки Воронеж и на станцию с таким же названием –  Рамонь,  лес…  Орешник в лесу… Не знаю, удавалось орехам созреть, ребята постарше рвали их, когда ядрышки только-только начинали образовываться и щедро  делились с малышнёй. Как это было вкусно!  А под  песчаной горой  было два пляжа – мелководье для детей и рядом –  «мужичья», где было глубоко, а переплыв её, пловец попадал в стремнину с быстрым течением, которое уносило его вниз мимо двух островков  –  мужского и женского, – где отдыхали взрослые, в самое широкое  и самое глубокое место реки.

О, детства босоногого Рамонь!
Песчаный холм казался нам горою.
Букет самсончиков, лиловой травы "сонь".
И вётлы над Воронежем рекою.
Под ними заросли кувшинок, белых лилий,
Мужской и женский островок.
За земляникой в буерак ходили,
А за орехами – за старицей в лесок.
До посиненья мы купались в детстве,
И на гору, в песок, чтобы согреться.
Учились плавать, начиная лет с пяти,
И наволочкою хлопнув по воде,
Пытались мы проплыть, по дну не проползти.
Кругов в то время не было нигде.

              На узенькой береговой полоске огромные вётлы склоняли свои ветви с серебристыми листьями к воде, покрытой зарослями кувшинок и белых лилий.

Мне припомнились вётлы красавицы,
Над рекою склонялись они.
Мы на лодочке плыли по старице 
В небе звёзд загорались огни.

Эти заросли лилий фарфоровых
Раздвигало, касаясь, весло
Нарушало покой тихим шорохом,
Нас к неведомым далям влекло.
    
Королева воды дышит холодом,
Сердцевидные листья вокруг,
А тычинки нимфей – россыпь золота –
В самом центре цветка вспыхнут вдруг.

                Смелые мальчишки или девочки постарше  рвали нимфеи с длинными стеблями и делились с нами, которые боялись этих зарослей из-за пиявок, присосавшихся к стеблям водяных красавиц. Страшно было! Но длинные бусы с цветком нимфеи или даже жёлтой кувшинки… Как  это было красиво! А на противоположном берегу на старице  жили раки. Чистая вода была тогда в реке.

Мальчишки же за раками ныряли,
Из нор несчастных раков доставали. 
Сидела в лодке, сжавшись я от страха:
Ползли ко мне чудовища с клешнями.
Мальчишки, вынырнув, бросали их с размаха,
Казались сказочными мне богатырями. 

            Почти целый день на реке, и только основательно проголодавшись, спешили домой: либо по тенистому, заросшему деревьями буераку, либо прямо вверх по песчаной горе, где росли три огромных сосны.  В лесах около Рамони сосен не было, сосновые боры  (недаром Пётр I построил в Воронеже корабельные верфи!) были подальше, даже одна из деревень называлась «Бор». Вот елей не было. В детстве под новый год мы украшали не ёлочку, а сосну, за которой к леснику ходил дедушка или папа. Светлые берёзовые рощи, дубравы, боры…

Боры и дубравы! Дубравы с борами!
Родные места, вновь я встретилась с Вами.
Гляжу я на вас из вагона окошка.
Ворота Воронежа. Скоро Отрожка.
И вдруг меж лесами открылись поля. 
Как южное небо чернела земля.

             Моё родное черноземье. Босоногое детство: тапочки –  только при выходе в центр Рамони  –  в магазин, где продавали лучшее лакомство тех лет – пласты цветного фруктового сахара,  или в кино в клубе сахарного завода, тоже построенного принцессой. Кстати, клуб в то время располагался в кирпичном здании конюшни принцессы Ольденбургской.

                 Босоногое детство! Не метафора это:
                 От зари до зари бегали босиком
                 В зной, в жару, а в дождливое лето
                 Ноги нам до колен покрывал чернозём.
                 Ну и что? Раз всегда рядом лужа!
                 В ней поплещешься – чистые ноги опять.
                 Вечерами, конечно же, нам было хуже: 
                 Заставляли мочалкою грязь оттирать.
                 По дороге на речку грязи было немного,
                 Зарастали за лето тропинки травой.
                 Трактора развозили всю грязь по дорогам - 
                  Росли за׳мки из грязи под их колеёй.
                  А когда подсыхали у замков все стены,
                  Было колко ступать, не земля, а гранит…
                  Сейчас всюду асфальт, в городке перемены.
                  Но рамонскую грязь память с детства хранит.

             Воронежское море и пришедшая цивилизация изменили рельеф реки, буерак  был превращён в отстойник сточных вод больницы, срыты отроги песчаной  горы (в то время была цепь холмов), исчезли островки, заасфальтированы улицы – теперь уже не пробежишься по Рамони босиком, – вырублены вековые дубы в центре Рамони напротив дворца… Зарастает ряской река.

                                  Нет давно той далёкой Рамони,
                                  Ни родных островков, ни горы...
                                  А в душе что-то жалобно стонет...
                                 Нет счастливее детства поры.

             Память хранит ту Рамонь, далёких конца сороковых – пятидесятых годов ХХ века: окно в детство, окно в природу незабываемого родного  Черноземья.

Санкт-Петербург

Фотографии А.М. Лестева (три верхних) и С. В. Кучина (два нижних)