После романа «Любовь  к трём цукербринам», где,  казалось бы, был вынесен окончательный приговор современному бездуховному обществу потребления, который обжалованию не подлежал, встреченному почти  заговором молчания критики и СМИ, включая и мировую паутину – ещё бы представители обречённого мира узнавали в персонажах романа   свои шаржированные портреты – я не раз задавала себе вопрос, куда же теперь направится изощрённо фантастический и ядовито саркастический взгляд Виктора Пелевина.  Увы, реклама «Эксмо» на Московской книжной выставке меня не порадовала: писатель решил взглянуть вглубь истории России, во времена правления Павла I.

«И ты, Брут!»,– с грустью подумала я, вспомнив, что в 2014 году одновременно с «цукербринами» другой писатель «П» отправился в «обитель», искать «историческую правду» , правда, значительно более позднего времени, начала этой проклинаемой советской эры.  «Роман века», несмотря на обретение очередных наград Захаром Прилепиным, с моей сугубо личной точки зрения,  не получился: «нормальный герой »  – убийца отца – идёт по дантовым кругам ада, выходя из каждого из них живым, когда другие персонажи , куда как более сильные по   предшествующей заключению в «обитель» жизни, погибают. Правда и «нормальный» герой, сомневающийся в целесообразности своего протеста – побега, в конце романа покоряется и смиряется. Аллюзия очевидна –  убивая отца (читай бога), неизбежно придёшь к рабскому смирению, если (по воле божьей, конечно), останешься жив. Историчность романа автор поддерживает не только введением в него образов живших в то время лиц – начальника лагеря Эйхманиса, но и использованием некоторых эпизодов, описанных узниками этого лагеря: студент спасаетсяот приехавших за ним нквдэшников, спрятавшись в дровах (в этом эпизоде Дмитрия Лихачёва не узнает только тот, кто никогда ничего не слышал о его биографии) и т.п., но и послесловием, где  (это самое сильное место «романа») Захар Прилепин рассказывает о встрече с дочерью Эйхманиса, которая передала ему архивные материалы своего отца со словами, что он хочет похоронить его второй раз. Публицистичность послесловного очерка несомненна; он являет собой лучшие  страницы этой семисотпятидесятистраничной  книги.  Не думаю, что повторный вынос тела Эйхманиса состоялся: образ  психологически размыт, так и не понятый до конца ни героем, ни автором. Конечно, есть и моменты исторической достоверности: один из монахов, служащих в лагере, обличает прежнюю монастырскую жизнь в сравнении с современной: заключённых будят в шесть часов, а рабочий день монахов начинался в три ночи.  Не украшают роман и анекдотическая сцена в угоду масскульту, когда «нормальный герой» инициативно-насильственно оказывает секс-услуги следователю НКВД, любовнице Эйхманиса, непосредственно при его допросе  в её кабинете, рядом с которым и охрана, и её коллеги - следователи… И при этом остаётся жив!

 Ох, уж эта любовь к мадам Клио, кто из писателей не попадал в её сети. Вот и Виктор Пелевин, если верить рекламе издательства…

Но 9-го сентября в Доме Книги и «Буквоеде» появился «Смотритель»  собственной персоной и … в тот же миг оказался в моей личной библиотеке. (Этому событию предшествовало письмо на Фэйсбуке  с предложением дружбы от Пелевина! Новое создание  «Флюида» под именем, увы не Виктор, а  Андрей? Вот они  реалии пелевинской  мистики, подумала я, прочитав роман.)

  Итак,  Виктор Пелевин об истории России. Первое, на что обращаешь внимание, – роман адресован читателю 16+ в отличие, например, от «цукербринов», где читательская аудитория обозначалась как 18+, несмотря на оригинальные  расшифровки в сносках некоторых слов, заменённых звёздочками, например: «Обстоятельственно-определительное наречие места, меры, цели и способа, образованное из слова на букву "х", написанное слитно с предлогом "на".–Прим. авт.».  Но историей интересуется и молодое поколение, да и расширение читательской аудитории весьма благотворно  не только для издательства, но, хочется надеяться, и для автора. Так что – ожидаемая «приятность» –  в романе нет не только ни единого слова обсценной лексики, но даже намёка на неё.

Впрочем, это неудивительно: действие романа происходит в «Идиллиуме». Высокий куртуазный стиль  и обоснованный  пропуск  описаний времяпрепровождения детей высокопоставленных чиновников и бюрократов, вынужденных жить в столице этого государства. «Это  были купающиеся в роскоши бездельники (…) От них не зависело ничего в мире, кроме прибыли дорогих гипноборделей и ресторанов.

В их среде было принято звать друг друга  по прозвищам, яростно прожигать жизнь (стараясь, впрочем, чтобы дыма было поменьше, а огонь не перекинулся на казённую мебель) – и никогда не говорить  о государственных делах или занимающихся ими родичах. Такое могло плохо кончиться. (…) Действительность, однако, меня шокировала – наркотики оказались просто ядами, убивающими мозг. (…)Я не мог поверить, что эти порошки, пилюли и жидкость в таком ходу у позолоченной молодёжи.                  (…)  Понять, как мои сверстники могут находить радость на дне этих волчьих ям сознания, было невозможно. (…)Действующие на сознание препараты и вправду напоминали пупочный пирсинг, только гнойные раны в этом случае появлялись не на животе, а в мозгу». Нравоучительно, не так ли? Недаром адресовано читателю 16+, в данном пассаже можно было бы и снизить планку, хотя бы до 14 или 12, тем паче, что (вниманию родителей!):  «Если вы  выросли в строгости и простоте, позже трудно привить себе вкус к пороку даже при наличии серьёзного энтузиазма» (курсив мой – Т.Л.). Простим герою повествования это морализирование, поскольку, во-первых, он воспитывался в монастыре, как говорится, без женской ласки, и, во-вторых, его готовили к высшей должности Идиллиума  – Смотрителя. Порок и власть, хотя бы в Идиллиуме, несовместимы. Самая нетолерантная, как мне показалось,  фраза романа звучит так: «Кто это, кстати, первым сказал про голого короля? Кажется госпожа де Монтеспан? Дура, он потому голый, что сейчас драть тебя будет».

Пелевин отошёл от своей саркастичной метафоричности в сторону критического реализма? К счастью для читателя, – нет. Намёки, метафоры, многопластовые смыслы пронизывают весь роман – я, естественно, говорю о его первой вышедшей в свет части. Сюжет романа основан на теории Месмера, развив которую император Павел I, нашедший способ воздействовать на Флюид,  создал своего двойника, которого должны были убить и убили  заговорщики, но предварительно пообещав ему  воскресить его в «Идиллиуме», Смотрителем которого стал сам император.  Павел выполнил своё обещание, это «новое живое  существо» – «поручик  Киже» воскрес в Идиллиуме, причём по договорённости  c Павлом Смотрителями Идиллиума должны быть только его потомки. От имени одного из них Алексиса II де Киже и идёт повествование, так сказать автобиография – от детства в монастыре, обучении, до борьбы  за предназначенную ему свыше должность Смотрителя двадцатидвухлетнего Алексиса, хотя он к ней и не особенно стремится.

С чем и кем только не познакомится на этом пути Алексис, – а с ним и читатели романа – фантазия  автора неисчерпаема.     Остросюжетный авантюрно-мистический роман с призраками, ангелами, включениями излюбленной Пелевиным темы о любви и психологии женщины, как всегда у Пелевина, остросовременен, несмотря на заявленную «историчность» событий двухсотлетней давности, подкрепляемых даже дневниковыми записями императора Павла I.

Аналогии очевидны. Автор противопоставляет марксистско-ленинскому – «мы наш, мы новый мир построим» – результаты изысканий «трезвых прагматиков»  общества «Идиллиум», согласно которым «… новое творение (…) может существовать  лишь до тех пор, пока оно скрыто в тени прежнего.(…) Главное не нарушать предписанных тени границ». Оглянемся по сторонам – теневая экономика, теневые кабинеты, а когда границы перейдены, то порой появляется Следственный комитет, хотя, как правило, и без особых последствий в суде,– за ним след в след идут либо госпожа Амнистия, либо добросердечие и склонность к помилованию самого Верховного Правителя. Это только у Пелевина в этом «Ордене жёлтого флага» есть «Комната Бесконечного Ужаса», а в современном мире, как на кладбище, « всё спокойненько, одним словом, одна благодать». Конечно, это не та «благодать», которую  вырабатывает  Менелай – наставник  Алекса де Киже, будущего Смотрителя «Идиллиума», крутя  рукой   «маленькую молитвенную мельницу», создавая тем самым энергию для моторов монгольфьера.  

И если на Ветхой Земле было «…слишком много истории», «… У всего там был прецедент», то и в Идиллиуме единственным методом творения  был «метод проб и ошибок». «Творящая воля человека не должна создавать радикально новых форм», – таков закон  Идиллиума. «Новое творение (…) может существовать лишь до тех пор, пока оно скрыто в тени прежнего». Нельзя высовываться,– учит Смотритель своего преемника, а в тени Ветхой Земли можно делать, «всё что захотим».  Вот и вся история перестройки и постперестроечной России налицо: от социализма – к олигархическому капитализму с его теневой экономикой, а если какие-нибудь березовские или ходорковские  выходят из тени, то… Дальнейшие их  судьбы хорошо известны россиянам.

Или: Павел Алхимик (император Павел I), изучив теории Месмера, вопреки историческим сведениям  не был убит, а, сумев подчинить себе Флюид, создал двойника «новое живое существо». Как тут не вспомнить не только овечку Долли, но и суррогатных матерей наших дней, правда, в случае Павла Алхимика, автор, следуя канонам постмодернизма, даёт ему роль  «суррогатного  отца».  А появление этого «суррогатного отца» ставит важную для наследников проблему: если их отца создал Павел из Флюида, то какова же их собственная сущность,  какова их родословная:  «Я никогда  не придавал значения своему происхождению, считая его просто счастливым – или несчастным –  лотерейным билетом. Но теперь выходило, что билет… был не то чтобы фальшивым, раз по нему давали выигрыш, но каким-то очень сомнительным.  Чей же я потомок? Лабораторной крысы?». Ответ Ангела Воды Алексису II, Смотрителю Идиллиума читатель сможет узнать сам, прочитав книгу. А пока вернёмся к её тексту в контексте (простите за каламбур) «прошлое для современников».

Простатит. Информация о  профилактике  и лечении этой болезни  не сходит с рекламных роликов на телевидении, в бумажных СМИ или интернете. Пропустить столь благодатную тему Пелевин, естественно, не мог: устами Смотрителя Никколо Третьего он даёт  действенный рецепт, (причём не за 990 рублей «подарком только для вас» , как на большинстве интернетовских сайтов рецептов для здоровья, а совершенно бесплатно), рецепт, проверенный двумя веками истории со времён Павла Великого до наших дней.

 Фашисты  – тоже тема сегодняшнего дня. Они появляются рядом с  Алексисом II  в виде двух монахов – «секретарей-телохранителей (а может быть, отчасти и шпионов)», которые должны  всюду таскать за Смотрителем его  фасции и шляпу треуголку. Пелевин, помещая в Идиллиуме фашистов, не решает  ли таким образом вскользь отметить 70-летие со дня смерти Бенито Муссолини? Ведь, как известно, фасции – символ власти в Древнем Риме – дуче использовал при создании своей партии.

Геи – наваждение нашего времени – они также присутствуют  на страницах романа то в виде двух монахов, «томных и бледных, стоящих в обнимку друг с другом», а то ещё раньше адъютантом  Павла. Цитируем тайный дневник Павла I, который   «…изобразил великий гнев. Разбил стеклянную ширму, ущипнул беднягу адъютанта. Он покраснел, улыбнулся – и посмотрел на меня так, что покраснел уже я. Я до этого и не подозревал, что он le bougre или, как говорят у них в казарме, жопник. А ведь я присматриваюсь к людям… Верно, впредь надо будет принюхиваться».  Авторская оценка гомосексуалистов  не может вызвать разночтений.

Детство и воспитание. Автор не обходит и эти проблемы: «Детство, проведённое в строгости – залог счастья в зрелом возрасте. Просто потому, что обойдённому усладами долго не надоест всё то, чем пресытится человек, утопавший в развлечениях с младенчества». Поэтому Алекс, которому предназначена  в будущем особая миссия, воспитывается в монастыре, тем паче, что: «Постижение тайн Флюида уничтожает не только низкие, но и высокие желания.  Прикасаясь к силе, Создающей Вселенную, невозможно сохранить личные интересы». И: «Тот, кто управляет Флюидом  не склоняется перед чужой силой и тем более чужой правдой».  Таким видится Пелевину нравственный облик руководителя – Смотрителя. Приходится только сожалеть о том, что сей идеал, увы!  недостижим.

И, конечно, отклик  на модную тенденцию последних лет «неравных» браков. Вспомним  одноименную картину В. Пукирёва. Правда,  в отличие от юных невест 60-х годов ХIХ  века современные юные невесты отнюдь не заплаканы, а наоборот чувствуют себя безмерно счастливыми, когда их ведёт под венец учитель лет на 60 старше своей ученицы, как например петербургский артист Краско. В Идиллиуме другие порядки.  Смотрители не женятся на специально выращиваемых для них «зелёнках» – юных, не старше 19 лет красавиц для решения определённых проблем «физиологического свойства», мотивируя это заботой о здоровье Смотрителя. Никколо Третий делится своими воспоминаниями о его воспитании путём медитации над «безобразием женского тела. Меня учили мысленно расчленять самое совершенное существо на кожу, кости и физиологические жидкости – кровь, желчь, мочу, слюну, костный мозг и так далее. Целью упражнения было победить чувственность, и в этом качестве оно оказалось очень полезным». Правда, как  оказалось «предписанное наставниками воздержание» таки  стало проклятием его жизни, особенно в преклонном возрасте, когда пришлось ему прибегнуть к помощи «зелёнок» – подруг не старше 20 лет, но, – Смотритель подчеркнёт свою приверженность закону – и не младше 18. Воспитанный на секс-откровениях Эдуарда Тополя в его «Жидолюбе» и бульварных романах, читатель будет разочарован целомудрием Виктора Олеговича – никаких тебе секс сцен Никколо  Третьего с юными целительницами он не увидит в романе. Только полунамёк, впрочем, свидетельствующий о том, что открытия в этой сфере постаревшего В. Розанова Смотрителю известны. И, как часто у Пелевина, всё логично: Смотрители Идиллиума имели доступ к фондам библиотеки Михайловского замка от времён Павла Великого по сей день.

Не встретит читатель откровенных описаний  не только любовных наслаждений преемника Никколо  – Алексиса, но даже просто портрета его возлюбленной: « Уродливую женщину можно припечатать словом бесконечно точно и метко, а вот с красавицей такой фокус не пройдёт. (…) Красота неизъяснима. То, за что может зацепиться язык – уже не она». Наставник Алексиса  Галилео при выходе юноши из монастыря в мир даёт ему совет не искать «счастья, опирающегося на построения ума, ибо наши мысли зыбки. "Счастье" – просто химическая награда амёбе за то, что она делится. Иди к награде напрямик. Соответствуй природе  своего тела». Но молодость не внемлет советам: нет, Алекс, вопреки попытке Галилео «привить ему дозу здорового цинизма», не бросился в пучину «святого разврата», наоборот он стал искать «Женщину с большой буквы.  Не просто юную и красивую, но вдобавок умную и возвышенную. То есть идеальную». Пелевин остроумно излагает якобы  трактат  якобы маркиза де Ломонозо  «Математика и любовь», который разложил любовь в ряд Фурье, правда отсутствие  «здорового цинизма» у будущего Смотрителя восстаёт против представления любви в виде математической функции: «Логика де Ломонозо подкупала своим научным подходом. Но я не хотел обнимать ряд Фурье».  Алексу повезло – идеальными женщинами являются «зелёнки», которых учат «отдавать не только тело, но и душу». Эти «самураи любви» – остроумный термину введён  Пелевиным – никогда не предадут своего господина, им не оставлено другого выхода, кроме полной самоотдачи.  Почти  целомудреный Алекс, никогда не посещавший гипноборделей, констатирует, что его «зелёнка» Юкка ни разу не оскорбила его проявлением «вульгарной умелости»: «Когда мы оба иссякли, у меня осталось чувство, что мне сделали бесценный подарок».

 Многие страницы романа – общение  Алекса и Юкки – пронизаны тонким лиризмом. Мне уже приходилось отмечать, что лиризм свойственен Пелевину  почти во всех его романах: как тут не вспомнить трогательную лисичку А Хули, кончающую жизнь самоубийством после ухода от неё возлюбленного.  Но при этом блестящее знание автором женской психологии не позволяет ему отойти, да простит меня Виктор Олегович, от чисто феминистического взгляда на мужчин. И если только в минуту проигрыша в простенькой игре даже наивный Алекс  раздражённо говорит Юкке: «вас учат не только превращать мужчин в свиней, а ещё и лишать этих свиней остатков самоуважения», то умудрённый женофобским  воспитанием Никколо Третий выносит женщинам приговор: «Они как бы делают мир добрее своей наивностью. Мы думаем – если эти трогательно нелепые   (Стыдитесь, Виктор Олегович! Курсив мой – Т.Л.) существа ухитряются выживать  рядом с нами, может быть, наш мир не такое жестокое место, как мнится? Только постигнув, насколько хитра эта бесхитростность, понимаешь, до чего безжалостен мир на самом деле». И снова авторские противоречия: при вынесении решения четырьмя Ангелами (есть и такие действующие лица в «историческом» романе) о том, прошёл ли Алекс испытания на должность Смотрителя, Ангел Земли отмечает, что Юкка   помогла Алексу сдать   второй и  третий экзамен, и он готов  допустить, что  экзамен «в некотором роде сдала эта особа.  («Нелепое существо», Виктор Олегович?– Т.Л.) Она выглядела куда убедительней». Но всё-таки, признавая  порой несомненные преимущества женщин перед мужчинами, Пелевин в итоге отдаёт пальму первенства последним.  И если наивный Кеша в «цукербринах» наслаждается любовью с виртуальной японочкой, причём способом, не описанным не только в «Камасутре», но даже у Эдуарда Тополя – через отверстие в мембране, а его  толстой немногословной женой оказывается Бату Караев, то и в «Смотрителе» автор намекает, что идеальная женщина Юкка – это всего лишь… Думаю, что читателю с удовлетворением , а в особенности читательницам – с негодованием, следует самим узнать из текста, кто же она.

А вслед за этим «кувырком мысли» (такой подзаголовок автор дал «Смотрителю») следует продолжение –  обратный кувырок? – где  возведённому в ранг Смотрителя Алексису II де Киже придётся осваивать покорение Флюида. Ждём-с … с нетерпением.

И в заключение: рекламируемый как исторический роман «Смотритель» порадовал меня отсутствием модной ныне «историчности» и тем, что Виктор Пелевин остался верен себе, сохраняя и развивая постмодернистские  традиции в иронически-сатирическом видении, как современной действительности, так и её в историческом развитии.

Санкт- Петербург                                         Сентябрь 2015 г.