(Некоторые мысли о феномене М. Кантора)

     Все помнят некрасовское:  «Кому живётся весело, вольготно на Руси? /Роман сказал: помещику,/ Демьян сказал: чиновнику, / Лука сказал: попу. / Купчине толстопузому! — / Сказали братья Губины, / Иван и Митродор. / Старик Пахом потужился / И молвил, в землю глядючи:/ Вельможному боярину,/ Министру государеву. / А Пров сказал: Царю...». Но это написано полторы сотни лет тому назад. Наверное, за истекший «отчётный период» что-то изменилось. Но что?  «Помещики», «чиновники», и «попы», а также «вельможные бояре» и «министры государевы» разве что поменяли названия своих сословий, но как были, так и остались. И «Царь» тоже есть. И всем им живётся по-прежнему очень даже неплохо.

Некрасов в своей поэме подводит читателя к мысли, что по-настоящему «хорошо» жить только «народному заступнику», которому, впрочем, судьба ничего хорошего не готовит, разве что «путь славный, имя громкое, чахотку и Сибирь» (ср. с М.Э. Ходорковским или израильским изгнанником М. Веллером с его двойным гражданством). Судя по всему, этот путь избрал и М. Кантор, тоже решивший стать на тернистый путь «народного заступника» и тоже живущий не только в России, но и на Западе. Остаётся не вполне ясным только, какой НАРОД он готов защищать: «советский», «русский», или «еврейский», а может, особый «демократический международный народ»?

       Для начала несколько вопросов, на которые может ответить только сам автор сочинений, о которых речь пойдёт в дальнейшем. Обычно писатели, даже самые значительные, начинают со сборников стихов, рассказов, небольших повестей: Л.Толстой, Достоевский, если угодно Вальтер Скотт или Александр Дюма… Первое же сочинение М.Кантора – роман «Учебник рисования» объёмом в 80 авторских листов – ср. «Войну и мир» Л. Толстого. Тут есть ещё одна интересная деталь: автор неоднократно ссылается на своего отца – Карла Кантора, так сказать, почти что соавтора своего сочинения и даже отмечает в заключении, что он (отец) является автором теоретической концепции, положенной в основу романа. «Упомянутая в книге концепция разделения исторической материи на социокультурную эволюцию и проективную историю является интеллектуальной собственностью Карла Кантора» (т.2, с.788). те, кто читал этот роман заметили, что эта «концепция» не более, чем продукт дилетантской мысли заштатного советского «мыслителя»: дескать, евреи, вперёдсмотрящие мирового прогресса разрабатывают концепты мировой истории, а следующие за ними толпы   своей грубой массой стараются это дело похерить… Чтобы это доказать, не стоило так стараться.

                Наша эпоха, как никакая другая, плодит всевозможные фальсификаты, продукты коллективных трудов (Мы слышали, что некая Т. Устинова – автор многочисленных детективных романов является коллективным псевдонимом группы «творческих работников». Об этом можно прочитать в литературоведческих работах С. Чупринина.). Нам могут сказать, что аналогия притянута за уши. Но, честное слово, по крайней мере, мне неизвестен ни один автор во всей истории мировой литературы, который бы дебютировал сочинением такого объёма. Скажут: Гомер и Гесиод, но ведь это мифические авторы. Неужели и М. Кантор такой же?

Феномен М. Кантора или авторов, выступающих под этим псевдонимом (ещё раз подчеркнём: это только наша гипотеза), состоит в том, что читателю предлагается попытка отчасти осмыслить периоды перестройки и отчасти путинского развития России с точки зрения некоего отстранённого мыслителя, который предлагает свою продуманную и достаточно жёсткую концепцию. Вышла новая книга М. Кантора с вызывающе двусмысленным названием «Красный свет»  (М., 2013, изд. «Аст») продолжение как его двухтомника «Учебник рисования», так и последовавшего за ним романа «По ту сторону», а также сборника  публицистики «Медленные челюсти демократии». Все эти произведения написаны примерно на одну тему: «чёрт догадал меня родиться в России с умом и талантом». Впрочем, «Красный свет» несколько более суховат, более концептуален (если не считать «Писем с пустыря» и «Цивилизации хомячков» из «челюстей демократии»), насыщен документалистикой и, пожалуй, более откровенен в своей  «положительной программе».

«Красный свет» – это и обозначение запрета на дальнейшее продвижение и, одновременно, нечто вроде «красной идеи», которую всё время вспоминают в своих романах и публицистике  А. Проханов и Э. Лимонов. Оттенки, конечно, разные, но ни с каким другим цветом не спутаешь.

В сущности, всё творчество М.Кантора – это вообще один «гиперроман» (пример Л.Толстого очевиден, хотя этот автор нигде не упомянут и сравнивать его с именем М. Кантора можно только в шутку), в котором на тысячах страниц автор занят «срыванием всех и всяческих масок», – там, где они ему видятся, – и подспудным утверждением собственного «вероучения». Так же и в этом романе. Здесь – иногда последовательно, иногда вперемешку, «разоблачаются» – монархия, капитализм, фашизм, национал-социализм, троцкизм, сталинизм, либерализм, рыночная экономика, «управляемая демократия» и просто демократия, «вертикаль власти» (и горизонталь тоже), все течения авангардного искусства ХХ века и многое другое. В виде вставных памфлетов гротескно нарисованы сатирически поданные образы М. Хайдеггера и Х. Арендт, некоторых отечественных либералов, вроде Г. Явлинского (в романе – Тушинский) и «мастеров искусства». Наконец, даже образы  участников заговора против Гитлера (1944 г.). Последнее не должно удивлять читателя – роман содержит многочисленные экскурсы в довоенную и военную (1939-1945 гг.) историю ХХ века. Мелькают имена Лютера, Ортеги-и-Гасстета, К. Малевича, К. Поппера, В. Кандинского, О. Мосли, В. Квислинга…– всех не перечислить. Роман  «Красный свет» можно назвать не просто добротно задокументализированным, но и вообще научным. Проще сказать о тех, кто вне критики автора. Их немного. Это творцы и созидатели «красного света»: Маркс, Ленин, Маяковский, а также главный и единственный по-настоящему положительный герой всех романов – Соломон Рихтер. В его образе автор, по собственному признанию, как бы нарисовал фигуру своего отца Карла Кантора, дав ему библейское имя Соломона как воплощение высшей мудрости, кстати, некоторые знатоки подсказали мне, что слово «рихтер» означает судья.  Ему, отцу-Соломону,  посвящены все произведения М. Кантора.

Вообще говоря, по общей тональности – обиде на весь мир и стремлению возродить ценности Октября и «убрать Ленина с денег» можно было бы подумать, что роман написан одним из наших «шестидесятников» вроде Евтушенко или Вознесенского, если бы они умели по-настоящему писать в таком жанре, не были бы совсем серыми, а образованными и подкованными людьми, как автор «Красного света». (80-летие этих поэтов сейчас торжественно отмечается. Оба дурачка живы в нашем сознании).  Пафос хрущёвского обновления и «очищения» марксистско- ленинских идей прямо-таки наполняет роман – и это явно не дань моде (большинство ровесников автора – постмодернисты), но обратим внимание, что многие из «шестидесятников», в том числе М. Горбачёв и А. Яковлев, стали во  главе «перестройки», –  как бы второй серии «обновленчества». Ещё раз «очистить» светлые идеи Маркса-Ленина! Наверное, таким же (или чуть старше) был и наставник автора – Карл Кантор (не в честь ли Маркса его назвали?), который тоже тосковал о «комиссарах в пыльных шлемах», о комсомолочке «в синей маечке-футболочке»…

Между тем, многие суждения автора, обычно написанные в присущей ему иронической манере, выглядят весьма и весьма убедительно. Например, об особенностях современной культуры, которая, ввиду преобладающего влияния «среднего класса», сама опустилась на уровень посредственности и серости, М. Кантор пишет: «Всё крупное пугало: религия, категориальная философия, образное искусство – это казалось фанатизмом.  Попробуй, начни отстаивать иконопись – так и до концлагеря недалеко. Новый средний класс не-производитель нуждался в необременительных убеждениях, а если и был к кому-то строг, то лишь к тем, кто выражался определённо и что-нибудь делал. (…) Немного свободолюбия, щепоть убеждений, чуть-чуть знаний, темперамент добавить по вкусу».

Ничего удивительного, что именно такие люди вышли на знаменитую теперь Болотную площадь с требованиями гарантировать им права (часть общечеловеческих прав) на воровство: «Шли свободолюбивые менеджеры среднего звена, шли взволнованные системные администраторы, шли маркетологи с горящими глазами, шли обуянные чувством собственного достоинства дистрибьютеры холодильников. Шли колумнисты интернет-изданий, гордые гражданской позицией; шли галеристы и кураторы, собирающие коллекции богатым ворам; шли юристы, обслуживающие ворьё и считающие, что свою  зарплату они получили заслуженно, а чиновный коррупционер её не заслужил. (…) Эти граждане уже не позволят тоталитаризму взять верх в нашем обществе – зорко смотрят они за капиталистической законностью!».

 Ну, и разумеется, что власть должна быть организована по такому же принципу, который, прежде всего, исключил бы появление крупных руководителей и сильных личностей: «Представьте, говорили спекулянты, что Россия – это большой завод. Пусть президент страны будет как бы наёмным директором; не владельцем производства, а управляющим. Собственник нам не нужен – мы приглашаем управляющего, а собственниками будем сами. (…) Не означает ли это, что вместо него (главы государства – Г.М.) править будут те, кто реально владеет страной?».

Вся суть в том, продолжает свои рассуждения Кантор, что «средний класс», на который будто бы опираются современная власть и государство, - липовый. Это одна из мифологических конструкций нынешней идеологии. Этот класс состоит из владельцев определённого числа ценных бумаг и управляется финансовым рынком, который и определяет их ценность: «В условиях финансового капитализма достаточно обесценить акции, и среднего класса больше нет». Среднему классу, то есть «болотникам» новая элита дала подержать «ценные бумаги» и насладиться их видом, но может обесценить их в любую минуту, как это было сделано с советскими рублями вначале в 1998, а потом – в 2008 гг.. Поэтому производство не развивается, а число миллиардеров растёт – бумаги разной ценности успешно печатаются – и вся экономика становится «бумажной». Об этом писали многие; справедливость этих слов не вызывает сомнений.

Однако остаётся непонятным, откуда и как взялась такая система? Кредитные билеты и векселя породили и жизнь «в кредит», но где истоки? Конечно, романист вправе не отвечать на такие вопросы, но тогда не получается ли так, что и сам его труд тоже начинает выглядеть как некий «кредит», вернее сказать, –  обещание, фуфло, которое автор выполнить не может.

Мне кажется, что суть в том, что не решает он, и даже не ставит главный вопрос – национальный, не в каком-то там гипотетическом отдалении на фоне истории, а сегодня, сейчас. Национальность – а в России – русская национальность – унижена как никогда. У нас действуют «общечеловеки», «среднечеловеки», лишённые (хотя пока и на бумаге) своей самобытности, индивидуальности, национального самосознания и самоощущения. Думается, что формирование такого «либерального» псевдонарода, как бы заменяющего собой «советский народ» («По национальности я – советский» у шестидесятника Р. Рождественского) и есть то, что можно назвать инфляцией, то есть обесцениванием народного бытия, народной жизни, а происходит это потому, что «среднечеловеки» из «среднего класса» – это нечто подобное обесцененным «ценным бумагам». Автор сам это ясно видит и (частично) изображает, но, поскольку он одержим идеей всеобщего  равенства, новой революции (новой «перестройки»), то интересы России остаются для него далеко, на третьем, четвёртом плане, и этот взгляд, судя по всему,  не изменился со временем. Несколько раньше М. Кантор о русских писал так:                                                                       «Русский – существо никчёмное. Он или ворует, или пьёт. Больше ничего не умеет, и если встречаешь трезвого русского: точно – вор; а встречаешь честного – разумеется, пьяница. И то всего безотраднее, что ни украсть толком, ни выпить со вкусом он тоже не может. Оглянуться не успеешь, - он или в тюрьме, или в бегах, или в гробу. Век русского человека короток и лишён смысла: выпьет, сколько сможет – и на погост. Русский – он ведь ублюдок, беспородная дворняга, не монгол, не  германец – так, кривоногая помесь». (М.Кантор «Медленные челюсти демократии», М.,2008, с. 134-135.)

Мне любопытно, почему никто так не говорил о своей стране и своём народе: ни англичанин, ни китаец, ни таджик, а среди евреев – и подавно? В  конце концов, не русские едут в Китай и Таджикистан, а наоборот. Если Россия – это «грязное пятно на карте истории» (М. Кантор) почему же сюда так рвутся? И даже «американские империалисты» объявили её совсем недавно «главным врагом США». Дело в том, что М. Кантор принадлежит к «славному» племени русофобов, что отметил даже академик И. Шафаревич в одной из своих последних работ. В «этой стране» он чужой.

Не будем спорить, много интересных мыслей в книге «Красный свет», есть и запоминающиеся образы, но больше всего именно этой «инфляционной» болтовни о так называемых «кардинальных решениях», которыми мы сыты по горло. Перед русскими в полный рост стоит проблема денационализации, вслед за которой может возникнуть, что угодно. «Либерализация» уже налицо, а может появиться и исламизация, отчасти она уже и появилась. Одна замечательная дама, главный редактор влиятельного журнала, прочитавшая эту статью, сказала мне, что нет вопроса о «денационализации», а сочинения М. Кантора являют собой  попытку создания  образа России, какой она должна быть, с точки зрения всемирного политбюро.

По поводу же призывов к «равенству», как высшей цели исторического развития – даже не призывов, а заклинаний, излагаемых от лица всемирного еврея Соломона Рихтера (этим заканчивается роман), можно заметить только то,   что равенство, как мы предполагаем, возможно лишь в правах перед законом, как его понимали ещё французские революционеры. Никакого другого «равенства» быть не может и не должно.

            Ещё раз подчеркну эти важные слова: феномен М. Кантора. Это  не просто хитроумная болтовня и псевдоинтеллигентная игра «между нашими и вашими». Это попытка заново переосмыслить историю России с одной, ясно выраженной целью: сказать, что мы – Канторы – здесь исконные хозяева. Автор не скрывает, что он еврей, во всяком случае – полукровка.  Такое признание очень важно для понимания его  «пятикнижия». В  первом романе «Учебник рисования», носящем явно автобиографический характер, немало добрых слов уделено его русской матери. Автор постоянно подчёркивает, что она была «верной прислугой» у всего семейства Соломона-Кантора-Рихтера. Но особенно важен его еврейский  дед-отец с символическим именем Соломон, т.е, повторимся,  знаток высшей премудрости. М. Кантор неоднократно говорит о близости к кругу его семьи известного русского философа Александра Зиновьева (похоже, что в романе он выведен под именем А. Татарникова). Если смотреть на вещи честно, то и весь этот роман, «учебник» по структуре, изрядно напоминает так называемые «социологические романы» А. Зиновьева. Опять-таки не возьму на себя смелость упрекать автора в плагиате, – здесь скорее речь идёт о творческом влиянии. Широко известен знаменитый афоризм Зиновьева: метили в советскую власть, а попали в Россию. Наивные патриоты думали, что, дескать, боролись с советской властью, а случайно попали куда-то не туда. Но ведь крупный специалист по математической логике мог понять, кто именно целил в так называемую советскую власть? И кто именно «попал» в Россию? Неужели Горбачёв «целил» то ли в Россию, то ли в советскую власть? А кто ещё «целил»? Извините, покойный Александр Александрович, Збигнев Бжезинский чётко сформулировал, откуда, куда и зачем надо «целить». Мне трудно поверить, что А. Зиновьев был незнаком с его замечательной книгой «Великая шахматная партия». Мутная философия А. Зиновьева находит прекрасного ученика в лице М. Кантора. Для них обоих советская власть то объект ненависти, то вдруг предмет восторга; демократию они то любят, то ненавидят. И у того, и у другого писателя беспрерывно ведётся речь о мировой глобалистической гиперреволюции, в ходе которой Россия уже будто бы обречена – дескать, туда ей и дорога, стране рабов и негодяев. Но у Зиновьева читатель найдёт немало высказываний и в пользу русского народа, а у Кантора их практически нет. Дело в том, что критерий оценки у этих авторов различен. Зиновьев, хотя и многого не чувствовал, но душой был на стороне России, а для Кантора Россия – нечто вроде Нигерии или Антарктида, где вроде бы водятся какие-то микробы.

          Однако перейдём к «рассмотрению дела по существу». Существо означенного выше «дела» состоит в том, что упомянутый нами автор полагает (эта мысль тщательно обосновывается во всех его капитальных трудах), что в мире происходит (или уже произошла) глобалистическая мировая революция, в результате которой единственным центром мирового развития стали США; Евросоюз на глазах деградирует, а «демократы» в России только и делают, что «приспешествуют» американским агентам (одного из них недавно поймали в Москве в парике и с компасом).

            Сама по себе эта мысль не глупа и находится в примерном соответствии с концепциями С. Кургиняна или А. Байгушева, которые с достаточной долей обоснованности рассуждают о мировом заговоре спецслужб, о том, что существует некоторое мировое политбюро, которое принимает гораздо более важные решения, чем какой-то бывший полковник КГБ или американский негр.

           Мы хорошо знаем, что уж если «рукописи не горят», то идеи и подавно не могут никогда и никуда исчезнуть. Наша задача, как представителя жанра литературной критики, состоит не в том, чтобы «разоблачить» злодейские устремления автора (если таковые имеют место), а в том, чтобы вместе с предполагаемым читателем понять, о чём автор хочет нам поведать и насколько это у него получилось. О некоторых «сомнениях» мы уже упомянули. Теперь – прямо к делу, как и было сказано. «Дело» со стороны автора состоит в том, чтобы «разоблачить» Россию как врага мировой цивилизации.  Автор убеждён, что русский человек только что и делает, что пьёт и ворует. Ну, пьёт, ладно – взял бутылку и выпил, но … у кого он ворует? Ведь не у себя же! Значит, на его земле есть иные хозяева, у которых можно (а вдруг, и нужно) украсть. Значит (повторяем это слово ещё раз), русская земля русским людям вроде и не принадлежит… Она уже как-то и кем-то присвоена, да ещё так крепко, что нужно что-то «украсть», а может, в пьяном виде покуражиться немного, и всё это, чтобы не подохнуть с голода.

    Эта идея в сочинениях М. Кантора только обозначена, но не развита. Зато она глубоко и всесторонне развивается в «романе» (это такой же «социологический роман», как и рассматриваемый нами выше) Д. Быкова «Ж/Д». Там прямо сказано, что естественные права на территорию русской земли принадлежат «хазарам» (так автор скромно называет «ж-дов», – мы тут же извиняемся, если дело дойдёт до суда, но в талмудической традиции нельзя прямо наименовать имя бога, и оно обозначается «б-г», также как и «ж-д», – это нас отсылает к творчеству другого героя наших дальнейших раздумий Д. Быкова).

                Но о творчестве Д. Быкова (в отличие от М. Кантора он скрывает своё имя, а по справочникам мы знаем, что его фамильное прозвание Зильбельтруд) мы поговорим во второй части этой статьи-дилогии, – пока важно отметить, что оба эти автора являют собой своеобразный литературный феномен. При его рассмотрении оказывается, что писатель, хотя и презирает ту национальную среду, в которой оказался волей судеб (может, по случайному знакомству отца и матери), но всё-таки как-то «жалостливо» к ней относится, дескать, ну уж такие ублюдки эти русские, но всё же жаль их. Американцы, – те сволочи, хищные животные; нам там вроде и делать нечего, – загрызут, гады и всё тут… В Европе, вроде, ещё немножко потише, но всё влечёт в Америку.  А на территории РФ мы хозяева! В США нашему «русскому еврею» не очень-то сладко придётся. Привык он жить на советских раздольных хлебах. Несчастный Березовский, он умер, потому что Россия его не приняла!

            Для того, чтобы понять, что настоящая родина «русских евреев» это Америка, и надо было написать все эти книги. Россия – это та территория, которая должна быть «освоена», а русскому населению здесь места нет. Исконное население России – евреи. Более ясно и отчётливо об этом пишет Д. Быков.

            Вот эту концепцию я и называю феноменом М. Кантора ( а возможно, и Д. Быкова):.плюй на всё русское, вытирай ноги о Россию, но … Америка тоже не подарок, местные «хазары» куда как покруче, чтобы поломать шею не только знатокам «иудаизма», но и разным быкам, которые решатся выйти на арену всемирной корриды.

           Я не хочу сводить – да это было бы и неверно – всю «концепцию» М. Кантора к вопросу о роли еврейского влияния на историю России. Сам автор, будучи художником (я не бывал на его выставках, но видел разные иллюстрации), – как он сам говорит, –категорический противник абстрактного искусства, особенно К. Малевича, В. Кандинского, П. Мондриана, Э. Уорхолла и других, им подобных. Это составляет особую, так сказать «искусствоведческую» часть всех сочинений М. Кантора. Автор прямо и открыто говорит нам, что эти художники разрушили традиционную систему восприятия мира, привели людей к тоталитарным обществам.

    Может быть, и так, но тут нужно сделать некоторые дополнения. В своих многотысячестраничных исследованиях  (не считая публицистики) автор делает разные исключения для некоторых, почему-то любимых им авангардистов и модернистов. Отнесёмся с некоторой дозой иронии – но М.Кантор считает известную троицу (le ménage au trois) Ю. и О. Бриков и В. Маяковского – сотрудников ВЧК-НКВД – почему-то чуждыми, якобы ложным устремлениям «авангардистов». Кстати, последний муж Л. Брик –  В. Катанян – был заместителем генерального прокурора РСФСР и вместе с тем (со второй половины 30-х годов) известным «маяковсковедом». Не он ли помог уничтожить предыдущего супруга  Л. Брик маршала Примакова, для которого она тоже, может быть, оказалась всего лишь «наседкой»?

Концепция М. Кантора –  я имею в виду его мысль о том, что русские авангардисты были отчасти и «строителями нового советского государства, – является правильной. В этом я нисколько не сомневаюсь, глядя на репродукции картин самого М. Кантора. Особенно трогательно, что он во всём обвиняет именно русских авангардистов. Действительно, ни К. Малевич, ни В. Кандинский, ни даже братья Бурлюки и В. Маяковский евреями не были. И что из этого? На наш взгляд ответ ясен, но он не ясен М. Кантору: в Ветхом Завете ясно и чётко запрещено любое изображение б-га. Среди евреев есть замечательные композиторы: Равель, Малер, Шёнберг, есть мастера пластических искусств, но художников в том смысле, как они изображали бы земной мир – нет, также их нет и в исламе. Это коренной принцип иконоборчества. Напрасно М. Кантор ссылается на М. Шагала – это мастер одного «художнического приёма», но не более того. А такой знаменитый «мастер» сталинских времён, как И. Бродский вообще мог бы навсегда опозорить еврейскую нацию, если б его не постарались, хотя бы отчасти, позабыть. Речь идёт, конечно не о лауреате Нобелевской премии Иосифе Бродском, а о Исааке Бродском, написавшем серию портретов другого Иосифа.

           В чём принцип веры для современной мифологии «демократического» общества? Прежде всего, в том, что оно единственно правильное и поэтому является объектом для подражания со стороны более или менее «отсталых» народов. Эта мифология включает в себя в качестве неотъемлемого компонента понятие «прогресса», т.е. некоторого линейного движения «вперёд», в котором чётко определены его цели, а именно: всё большая «демократизация», развитие в максимальной степени «комфорта», а также «успешность» деятельности того или иного индивидуума в рамках данной социальной системы. Это призвано создать эффект постоянного нарастания благополучия для рядового обывателя: в самом деле, кому же не хочется быть успешным в комфортном обществе, тем более, что это и есть «прогресс»?

                Исповедание такой уверенности – это тоже вера, и очень серьёзная. Более того, она основана на глубоко иррациональных предпосылках, объяснить которые далеко не так просто, как кажется на первый взгляд. В самом деле, почему, «белое, пушистое и мохнатое» (во всевозможных анекдотах, детских рассказах и т.д.) лучше, чем, скажем, слизистое и влажное? Ответа нет ни у одного социального психолога современности, разве что поискать у Фрейда. Здесь же можно вспомнить знаменитый принцип толерантности, вошедший в обиход в последние двадцать лет. Толерантность – это, прежде всего, терпимость к явлениям чуждой культуры, нации, расы. Каждый день мы слышим: они носят другие головные уборы, ведут себя несколько иначе, а в остальном – все мы братья. Однако есть ряд принципов, которые, как известно, обсуждать в наше время не только не принято, но вообще даже запрещено (См. сочинение З.Фрейда «Тотем и табу», изданное почти сто лет тому назад). Фрейд подчёркивает, что современное ему общество от тотемизма в общем-то избавилось, но понятие табу являлось и поныне является ключевым. Простой пример из наших дней: во всю идёт обсуждение допустимости так называемых «браков» между гомосексуалистами (это «разрешается»), но ни разу ни в одном средстве массовой информации не обсуждался вопрос о разрешении многожёнства или многомужества, или коллективных сожительств. Это не обсуждает даже такой либерал, как М. Кантор. А почему? На этот вопрос нельзя ответить рационально, ответ на него коренится в иррациональной сфере нашего «постхристианского» общества.

             Можно ли представить себе, чтобы американский президент со своими, допустим, четырьмя жёнами нанёс бы визит трём российским «президентшам» и их общему одному мужу? Боюсь, что нет, по крайней мере, сейчас это невозможно. А гомосексуальные пары в парламентах разных стран нежно целуются на глазах избирателей.

            Любая свобода, главным образом свобода слова, прежде считавшаяся базовой ценностью демократически устроенного общества, в том числе и свобода критической мысли, – в рамках новой мифологии, которую рекомендуют М. Кантор и его единомышленники, довольно строго ограничена ( так называемая политкорректная свобода. Не напоминает ли это читателю давно известную «управляемую демократию?) со стороны её творцов и рядовых «священнослужителей». Таковыми М. Кантор, не обинуясь, называет идеологов глобализации, т.е. тех, кто выступает за теперешнюю внешнюю политику США.

            Мифология, как и религия, творит истину, а вовсе не доказывает или обнаруживает её. М. Кантор нигде не сомневается, что может быть что-то иное, чем процесс всеобщей глобализации под руководством Соединённых Штатов, к которому России предстоит только присоединиться, иначе её ждёт неотвратимая гибель. Пока жизнь в России устроена так: «…на руках остаётся только бумага, и в неё положено верить. Продавали всё. Военные продавали боевую технику и военные тайны, работники госбезопасности – секреты и архивы, дети продавали квартиры родителей, директора научных институтов сдавали в аренду здания и лаборатории (…). А продажа – это ведь хорошо, прогрессивно (…). Богатство стало мерой оценки личности». ( «Учебник…», т. 2, с.195).

              Во многом М.Кантор прав: идеология такого типа присутствует в обществе. Но вот неожиданный для автора вопрос: если всё это правда, то откуда же взялся он сам со своим «критическим образом мыслей»? Уж если всё подряд продаётся, то почему же не «продажен» М. Кантор? Во всех романах и в рассматриваемых нами статьях есть ответ на этот вопрос: он состоит в том, что истинные евреи, к которым он себя причисляет, не продаются, поскольку сами и являются символами мировой цивилизации. Обратимся к так называемому исследованию истоков, которое проводит автор этих романов: «Так получилось, что большинство населения ( русского – Г.М.) до ХIХ века само было чьей-то собственностью, так что инстинкт приобретательства и вкус к сбережениям как-то не развились. Подобно бедуину, чьё имущество сводится к бурнусу, русский убеждён, что не имеет смысла иметь: всё равно или отымут, или сгорит, или пропьёшь. Он относится к собственности с некоторым оттенком презрения. (…) Русских слишком долго упрекали в том. что они рабы плохой идеологии,– и вот сегодня им предложено было убедиться, что есть идеология Запада: она сильнее, жизнеспособнее и подвижнее российской. Она – настоящая (т.е. хорошая – Г.М.)». ( Там же, с. 196-197).

              Вновь и вновь мысль автора вертится вокруг банальнейших понятий. Что значит: «инстинкт приобретательства» у русских не развился? Если это «инстинкт», то он должен быть врождённым. А если он почему-то у кого-то «развился», то значит это не инстинкт, а некое приобретённое свойство. И вопрос нужно поставить совершенно иначе: откуда, кем и, главное, зачем приобретённое?

              Как хорошо известно любому более или менее подготовленному читателю, точные и прекрасные ответы на все эти вопросы дал М. Вебер в своей знаменитой книге «Протестантская этика и дух капитализма», в которой он справедливо выводит сам так называемый «инстинкт накопления» из духа протестантской, главным образом кальвинистской веры, которая, в свою очередь, опирается на «вечные ценности» Ветхого Завета. З. Фрейд пошёл ещё дальше: он связал инстинкт накопления, т.е. капитализации, с примитивными детскими рефлексами, когда двух-трёхлетний ребёнок любуется своим калом и считает его своей значительной собственностью. А нам всё время втемяшивают в голову, что именно русские «инфантильны», – потому что не любят чужого «кала», да и свой не спешат накапливать. Наверное, Фрейд прав:  современные еврейские мыслители вроде М. Кантора ещё глубоко не осознали его сочинения. Хотите копить – копите свои испражнения. Один из главных героев «Учебника…» Гриша Гузкин рассуждает именно так.  Тут что-то неладно в сексуальной ориентации автора: наверное, регресс к гомосексуализму неминуемо повлечёт за собой и стремление к капрофилии и капрофагии. Об этом, кстати, с большой иронией написал один из отечественных постмодернистов В. Сорокин. Что-то в этом есть. Приглашаем читателя задуматься вместе с нами.  

            У М. Кантора так же, как и у его духовного отца А. Зиновьева, есть одна, на первый взгляд хорошая, а на второй – не очень хорошая – мысль. Она заключается в том, что советская власть якобы даровала народу подлинное духовное освобождение, освободила этот порабощённый, исконно рабский русский народ от тирании царской власти. И – если бы не кошмарный Гитлер, – мы бы таким прямым и верным путём двигались к общечеловеческому коммунизму (читайте соч. А. Коллонтай об утопической сладостной жизни в 1974, или, например, А. Чаянова – в 1984 году).

           Суть строительства социализма в условиях России М. Кантор определяет просто: «Чтобы не опасаться, что кривой кирпич обрушит здание, – надо сразу строить из кривых кирпичей. Надо заставить всех здоровых изображать калек, чтобы калеке было не обидно. Чтобы калека чувствовал себя уверенно, вокруг него строят целое здание больницы. Плохо то, что здоровым людям там будет трудно. (…) Или всё дело в том, что меж неполноценных людей легче добиться социальной гармонии» ( «Учебник, т.1, с. 363).

             Здесь мысль автора двоится: с одной стороны – социализм, всецело построенный из кривых кирпичей, а с другой стороны – современное западное демократическое общество, которое вроде бы только тем и озабочено, как судьбой «лиц с ограниченными возможностями», для которых устраиваются даже специальные паралимпиады. Может быть, прав И. Шафаревич, который в одном из своих сочинений («Две дороги к одному обрыву») говорил, что пути капитализма и социализма тождественны.

      По поводу, так сказать, общекультурной деятельности советской власти М. Кантор пишет: «Речь шла, разумеется, не о репрессиях, но всего лишь о том, чтобы привести страну в надлежащий вид, помыть, причесать. Ходит страна растрёпанной, а к ней приглашают визажиста: мол, приведи лахудру в порядок. Вот и нам бы с тобой такого дизайнера-визажиста. И экономику подправит, и перед людьми не стыдно. (…) Западный лидер, тот обыкновенно идёт, как фотомодель по подиуму: и пиджачок у него на одну пуговицу застёгнут, и манжеты сверкают, и булавка в галстуке правильная, и часы со вкусом подобраны – посмотреть приятно. А русский олух прёт, как трактор по бездорожью: пиджак застёгнут до ушей, ботинки скрипят, рожа красная, с утра литровую огрел, и от того глаза мутные – смотришь и гадаешь, дойдёт до трибуны или по пути грохнется». Портрет Б. Ельцина здесь узнаваем на сто процентов. Но фигура теперешнего «полковника КГБ у власти» этому облику явно не соответствует. Может быть, и впрямь Россия «европеизировалась»?

М. Кантор ненавидит Россию совершенно искренне. Ему просто не по душе буквально всё, что здесь находится, всё, что происходит. Ему ненавистны её люди, её просторы, её климат, её обычаи и образ жизни, принятый в русском обществе. Примерно так же терпеть не мог всё русское знаменитый А. де Кюстин («Россия в 1839 году»), – ничего не доказывая, ничего не объясняя. Просто, ну, не по душе пришлась эта земля и всё, что на ней. И всё-таки эта ненависть имеет своё объяснение и не столь уж она «бескорыстна» у обоих этих авторов, как кажется на первый взгляд. Другой пример.

 Несмотря на всю свою британскую спесь, например, Р. Киплинг вовсе не проникся ненавистью к культуре Индии ( «Маугли»), которой очень многим был обязан, и в его сочинениях никакой «индофобии» не заметно. И этому есть объяснение: фобия, как хорошо известно из данных психологии, –  это невротическое состояние, в основе которого лежит вовсе не «ненависть», а страх. «Ненавидим» не потому, что нам всё кажется чуждым и «диким», а потому, что бессознательно и подсознательно «боимся» того, что публично объявляем презренным и отвратительным.

                Высокомерному французскому аристократу де Кюстину было мучительно больно и стыдно признаться, что всё его благополучие тех лет (1839 г.) зиждется на русских штыках, что не будь решений Венского и последующих конгрессов, на которых позиция России была неизменно «монархической» по отношению к французскому государству, сам де Кюстин у себя на родине никакой бы роли не играл, да и вообще неизвестно, был ли бы он жив.

            Ощущение своей зависимости от чужого и непонятного мира рождает страх, выражающийся в «фобии», которой, например, не было ни у французских революционеров, ни у Наполеона, ни у его политических противников (Ж. де Местр, мадам де Сталь и др.) по той простой причине, что им было некого бояться, их не одолевали «комплексы». Они видели иную культуру, иной народ, иные политические принципы, но не «комплексовали», скрывая свой страх за наружной кичливостью и показным высокомерием. Пройдёт немного времени, ослабнут штыки николаевского режима, произойдёт революция 1848 года. И вместе с ней исчезнут такие явления, как А. де Кюстин и он сам.

              Позиция М. Кантора во многих отношениях схожа психологически с точкой зрения де Кюстина, но она, как нам представляется, несколько сложнее, что делает её особенно болезненной и, мы бы сказали, «надрывной». Казалось бы, - ну, «грязное пятно на карте», какая-то там страна пьяниц и воров, – и всё тут, вопрос исчерпан, плюнули, растёрли и уехали на Запад или на «историческую родину», да и забыли обо всём неприятном…

            Ан нет! Нужно четыре (даже пять, если добавить публицистику) огромных томов, чтобы долго и тщательно «обличать» эту поистине дьявольскую страну, то и дело пытаясь наставить, хотя бы некоторых «обитателей» этого гиблого места «на путь истинный». Тут явно что-то не так. Как-то картинка не складывается.

Во всех своих грехах, отчасти действительных, а отчасти воображаемых несчастьях, обрушившихся не только на него лично, но и на всю Россию, М.Кантор обвиняет русскую интеллигенцию. Многие русские мыслители обращались к этому понятию, придавая ему различный смысл. Интеллигентами считали просто образованных людей, и особенно гуманитарно образованных, но здесь нам важно одно особенное толкование этого понятия. «Наряду с широким значением термина «И» получила развитие и узкое его толкование, позволяющее говорить об И. как о специфически рус. явлении, не имеющих аналогов в других странах. В этом смысле И. именуется лишь часть образованного слоя общества, берущая на себя роль выразительницы интересов народа, претендующая на роль его духовного пастыря и представителя перед властью» (БРЭ, т.11, М., 2008, с. 431). 

Мы видим, что до революции 1917 года интеллигенция считалась тем слоем народа, который не только защищает его, но и обеспечивает всестороннее развитие страны: «Пётр – первый образованный русский человек, первый русский интеллигент», –  писал, например, Д.С. Мережковский. В этом смысле совершенно прав был упомянутый нами М. Вебер, назвавший русскую интеллигенцию «последним великим интеллектуальным движением, (…), по определению несущим общую веру и в этом смысле принявшем вид религии». Но после революции 1917 года произошла великая подмена: вся разумно мыслящая русская элита была или истреблена, или отправлена в эмиграцию. И получилось вот что: «Заменив вакуум, образовавшийся после исчезновения русской интеллигенции, евреи сами стали этой интеллигенцией» (Б. Хазанов, цит. по кн. И. Шафаревича «Русофобия») и там же : «Евреи это и есть интеллигенция» ( Н. Мандельштам, «Вторая книга воспоминаний»). Чего же ждать нам от такой «интеллигенции»! ными словами: ваша прежняя белогвардейская интеллигенция куда-то вела и облапошилась, а теперь «мы» ведём вас в правильном направлении.

М. Кантор варится в среде этой новой «псевдоинтеллигенции», обличает её, заискивает перед ней, чувствуя свою внутреннюю неполноценность, но ещё более чужда ему та страна, в которой он вырос. Процитируем ещё одно небольшое стихотворение:               

Мы много плачем, слишком много стонем,                                                                              Но наш народ, огонь прошедший, чист.                                                                                         Недаром слово «жид» всегда синоним                                                                                            Святым, великим словом «коммунист». (М. Алигер)

                М. Кантор тоже боится России, тоже маскирует свою «фобию», как и положено чужаку, так или иначе зависимому от среды обитания, в которую он волей судеб попал. Но вся беда в том, что эта русская «мерзость» в нём самом – и именно генетически, по крови! И хотел бы быть (по самоощущению) представителем «богоизбранного народа», да вот беда: не может, и всё тут!  Собственная мать –  почти прислуга у еврея!  Поэтому гнев и «фобия» М. Кантора обрушиваются одновременно на вышеупомянутую  «русскую», то есть еврейскую, интеллигенцию, составляющую, главным образом, и предмет изображения, и главного коллективного героя, и предполагаемый круг читателей романа. Всё это создаёт во всех его  романах особый лакейско-чистоплюйский аромат, которым пропитана каждая их страница. Автору хочется «господского», «барского» взгляда на «немытую Россию», но получается нечто от опрятного лакея, который, выбившись «в люди», с деланным презрением отвергает среду, его породившую, как бы оправдываясь: дескать, мы не такие-с, мы «бла-а-родные». Неслучайно поэтому один из главных героев «Учебника рисования», некий художник Гриша Гузкин, всю жизнь посвятил «урокам», с помощью которых можно попасть «в свет». Видимо, в этом образе, одновременно и натуралистическом, и символическом, тоже немало от авторской позиции, тем более, что Гриша Гузкин всё время пытается показать, что он не просто еврей (первое время в Европе он это даже скрывает), а принадлежит к высокородным кругам. И даже его связь с Сарой Малатеста из рода Ротшильдов, на которой завершаются его «духовные искания», как бы признана подтвердить его «избранность».

           Феномен Кантора – это во многом и «феномен лакейства»: и хотелось бы, как «господа» на «свободном Западе», да вот, как говорится, «рылом не вышел». Ну, и, конечно, особый предмет почитания, даже «культа» – это богатство, деньги, ростовщичество в прямом и переносном смысле. Почти все персонажи романа «Учебник рисования» –  это евреи или полукровки, так или иначе маскирующиеся под «русских нонконформистов». Но сам автор вроде бы и не одобряет их лакейские повадки, их заискивающие манеры: он твёрдо убеждён в особой миссии евреев. В этом трудно сомневаться и нам. Разве что оспорить Св. Писание.  Еврейство – богоизбранный народ, но в каком отношении и для чего богоизбранный? М. Кантор  в одной из публицистических статей утверждает, что евреи являются ключевой нитью всей цивилизации, в них скрыт её смысл и её суть: « Пунктом, в котором вся мировая история находится в свёрнутом виде и всегда готова проснуться, является Израиль, и шире – еврейский вопрос». И ещё: «Великий Завет является как бы кодом истории» («Медленные челюсти демократии», стр. 350, 357).

            Может быть, лакею и свойственно так думать о своём великом предназначении: дескать, раз господа меня приняли в своё общество, то и я  являюсь «богоизбранным». Нам не под силу спорить с М. Кантором в понимании еврейского вопроса, и мы оставим его решение читателю, но в качестве комментария приведём  З. Фрейда из его последней, опубликованной большей частью уже после его смерти, книги «Человек по имени Моисей и монотеистическая религия». Фрейд – один из трёх великих евреев  (ещё Маркс и Эйнштейн) – под конец жизни усомнился именно в «богоизбранности» еврейского народа. Эту книгу он завещал опубликовать в полном виде только после его смерти, так как там утверждалось, что великий пророк и законоучитель вождь Моисей, провозвестник религии избранничества еврейского народа,  евреем не был и был убит евреями. Осознавая эту гигантскую вину перед богом и историей, евреи постарались возложить  эту вселенскую вину на другие народы. Так и сформировался комплекс «еврейского превосходства» –  изнанка всеобщего комплекса вины. Все виноваты перед евреями, они вечные мученики – что-то тут есть, напоминающее ход размышлений М. Кантора, который во всём винит проклятую Россию.  Комплекс вины перешёл и в христианское вероучение, потому что нет искупления без осознания вины. Но в чём эта вина? Нам всё время говорят: Россия, как и Германия ответственна за Холокост. Косвенно об этом пишет и М. Кантор: нелегко в России евреям, но на Западе тоже не легче. Так где же выход? Пока он, по крайней мере, для М. Кантора в феномене «двойного гражданства» и во всемирной диаспоре. Но окончательного ответа на этот вопрос автор в своих сочинениях не даёт. Да и мы лишь приглашаем подумать об этом вместе.                                                   Май 2013 г.                                                        Санкт-Петербург